Неточные совпадения
Мы тронулись
в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все
поднималась и наконец пропадала
в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала
в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство
детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Раннее утро, не больше семи часов. Окна еще не начали белеть, а свечей не дают; только нагоревшая светильня лампадки, с вечера затепленной
в углу перед образом, разливает
в жарко натопленной
детской меркнущий свет. Две девушки, ночующие
в детской, потихоньку
поднимаются с войлоков, разостланных на полу, всемерно стараясь, чтобы неосторожным движением не разбудить детей. Через пять минут они накидывают на себя затрапезные платья и уходят вниз доканчивать туалет.
У нас
поднялась страшная возня от частого вытаскиванья рыбы и закидыванья удочек, от моих восклицаний и Евсеичевых наставлений и удерживанья моих
детских порывов, а потому отец, сказав: «Нет, здесь с вами ничего не выудишь хорошего», — сел
в лодку, взял свою большую удочку, отъехал от нас несколько десятков сажен подальше, опустил на дно веревку с камнем, привязанную к лодке, и стал удить.
Блаженно-синее небо, крошечные
детские солнца
в каждой из блях, не омраченные безумием мыслей лица… Лучи — понимаете: все из какой-то единой, лучистой, улыбающейся материи. А медные такты: «Тра-та-та-там. Тра-та-та-там», эти сверкающие на солнце медные ступени, и с каждой ступенью — вы
поднимаетесь все выше,
в головокружительную синеву…
Генерал даже
поднялся с лавки и принялся размахивать палкой, показывая, как палач Афонька должен был вразумлять плетью грешную плоть верного раба Мишки. Прохожие останавливались и смотрели на старика, принимая его за сумасшедшего, а Злобин
в такт генеральской палки качал головой и смеялся старчески-детским смехом.
В самый оживленный момент генерал остановился с поднятой вверх палкой, так его поразила мелькнувшая молнией мысль.
Удовольствие целоваться с няней выпало на долю Шебалдина. Все гурьбой окружили его, повели
в детскую и со смехом, хлопая
в ладоши, заставили поцеловаться с няней.
Поднялся шум, крик…
Острая, жгучая тоска… Боль пережитых воспоминаний… Сожаление о минувшем… Все это вихрем
поднялось из глубины
детской души и закружилось, и завертелось, и зашумело
в ней, наполняя неописуемым страданием эту бедную маленькую душу!
Поминутно то на одной, то на другой постели
поднимались небольшие
детские фигурки, укутанные до пояса
в синие нанковые одеяла и, сложив на груди руки, набожно молились, кладя поклоны.
Она бойко встряхнула головой и зашагала бодрее, помахивая своим клетчатым зонтиком, стуча по плитам тротуара грубыми сапогами. А внутри, там, далеко где-то,
в самых тайниках
детского обиженного сердечка, сосало что-то… Какая-то неудовлетворенность, обманутые надежды. Смутно
поднималось со дна души какое-то тяжелое, неприятное чувство и росло, росло…
Пьер вошел к детям, и хохот и крики еще более усилились. — Ну, Анна Макаровна, — слышался голос Пьера; — вот сюда на середину и по команде — раз, два, и когда я скажу три. Ты сюда становись. Тебя на руки. Ну, раз, два… — проговорил голос Пьера; сделалось молчание. — Три! — и восторженный стон
детских голосов
поднялся в комнате.